– Представляю вам первый лот. Серьги с бирюзой и кораллами работы известного мастера…

Отпустило.

И, выдохнув, я откинулась на спинку кресла. Глянула на стол. Воды бы сейчас. Или лимонада. Или даже той шипучей гадости. В горле пересохло так, что язык к нёбу прилип.

– Милли? – Эдди склонился надо мной. – Ты как?

– Хреново, – честно ответила я. – Этот тип мне не нравится.

– Опасный человек, – согласился Чарльз, подняв табличку. Нам что, серьги нужны? Впрочем, ставку весьма быстро перебили.

– Знаешь его?

– Нет. Скорее, ощущение такое, что мы встречались, но… где и когда? И голос тоже незнаком. Но маг он сильный, хотя и скрывается. Только я сейчас почему-то Силу все одно чувствую. Странно…

Серьги ушли за полторы сотни золотом.

Охренеть просто.

Глава 26, в которой аукцион продолжается

Они сидели. Сперва говорили и даже спорили. Кто-то снова начинал плакать, но скоро замолкал, и тогда воцарялась напряженная нервная тишина – совершенно невыносимая. А еще вода закончилась. И Эва хотела попросить женщину в сером, но Агнесс покачала головой.

– Не дадут, – сказала она.

– Почему?

– Сперва пить, потом ссать. – Ее речь была совершенно ужасна. – Провоняемся. А еще какая дура потом при всех, на сцене… позор же.

Все это действо – позор. Но Эва промолчала.

– И пожрать тоже не дадут. Потому как у иных живот прихватить может с нервов. Вот выведешь ты красавицу на торги, а она перданет и обделается вся.

– Боже, эта девица ужасна…

– На себя погляди, – огрызнулась Агнесс. – Тоже мне, праведница…

– Я молюсь о защите.

– Вот и получишь. Сперва защитят, потом утешат, а там и оглянуться не успеешь, как счет этим защитникам потеряешь. Ну да может, оно и не так плохо.

Агнесс закрыла глаза и поскреблась, но тут же спохватилась. Небось, вшивые красавицы никому не нужны.

– Это старое, – поспешила оправдаться она. – Меня как привезли, так в тот же день искупали. И еще намазали какой-то дрянью. Только все одно свербит. А чего? Подумай сама. Ну, пойду я замуж. Будет муж пить, как папашка мой, юбку задирать станет, детишек делать. Да еще на улицу погонит, чтоб тоже этим самым занималася… [6] А тут поживу по-людски, сколько выпадет. Господа-то пристойные. В доме поселят. Хорошем. Платьев купят. Кормить станут, может даже два раза в день.

Она сглотнула.

– А там, ежели забрюхатею, глядишь и признает хозяин ребеночка, коли боженька даст. Я слыхала, что порой у них тяжко с этим. У ледей-то не забалуешь, одного выродят, и все…

Дверь приоткрылась.

– Первый номер, второй и третий.

Девушка с конопатым личиком вскочила, заозиралась.

– Не бойся, – сказала ей Агнесс. – И плакать не вздумай. Ежели никто не купит, то точно в веселый дом попадешь. А там… там долго не живут.

Еще одну девицу, ту самую, которая пялилась в стену, просто вывели. И за ней выдернули третью, что пыталась спрятаться. Ей и затрещину отвесили.

– Сперва завсегда берут тех, которые попроще, за которых много не выручить.

– А то ты знаешь, – не удержался кто-то.

К Эве прижималась дрожащая девушка. И было ее жаль. Всех их. И себя тоже.

– Знаю. Папашка-то, он ведь тоже… – Агнесс скривилась. – Соседка у нас была. Есть. Из этих, которые сводни. Кажный день по вокзалу хаживала, искала тех, кто поглаже да посмазливей. Из деревни какой. Врала, что на службу примет, ну и… Это она как-то папаше по пьяному делу сболтнула.

Эва осторожно погладила тонкую руку мальчишки, который так и сидел, сжавшись в комок, прислонившись к Эве.

Надо будет сказать брату, чтобы… чтобы и его выкупил. Или нашел ему… или сделал хоть что-то! Можно ведь сделать хоть что-то!

– Ну а потом, когда штрафу дали, то сама к нам заявилася.

Агнесс вздохнула.

– Сказала, что я крепкая. И красивая. И девка еще. Проверяла. Сказала, что зубов нет, так это хреново, конечно, но вот ежели постараюсь, то все-то будет. Заболтала… а то бы я сбегла. Вот я и тут…

– Мамочки родные…

– Забудь уже про мамочек.

– Агнесс, – тихо спросила Эва. – А почему ты просто работать не пошла?

– Тю… куда? В горничные? Кто меня с такою рожей возьмет-то? Да без этих… рекомендациев. И без платьев. Платья же купить надо [7] . И туфли. Да и не умею я. Руки, вона, три дня мне полоскали, терли, едва ль не до крови, а все одно. У них-то гладенькие… Мамка, пока жива была, шила. После уж глаза подводить стали. Тогда не шила, а стирала. А я же хилая. Силенок мало, чтоб хорошо выстирать. Пробовала разок, так после еще мокрым и по морде дали, мол, мало не попортила. Папаня на фабрику водил. Там пылища, грязища, я кашлять начала через три дня. Ну и погнали, навроде как чахоточную, но я же здоровая.

Агнесс замолчала.

И стало совсем тошно. Она, Эва… она ведь просто жила. И думала, что жизнь ее плоха. Маменькины упреки. Запреты. Вечное напоминание о долге. И обида, когда ее оставляли без сладкого.

Господи, какой же она была дурой!

Девушки уходили.

Одна за другой.

Одна за…

Уходили за дверь, и чем меньше их становилось, тем сильнее прижимались друг к другу оставшиеся.

Если Эва выберется отсюда – а она уже почти не верила, что выбраться получится, – она обязательно сделает все возможное, чтобы… чтобы помочь им. Таким вот девушкам. Найти… или хотя бы не допустить, чтобы подобное повторилось.

Правда, как это сделать, Эва не знала.

Агнесс поднялась сама. Молча.

Рубаху расправила.

– Ничего, благор-р-родная, – подмигнула она, – вот увидишь, купит меня хороший человек!

– Обязательно. – На глаза навернулись слезы. – И поселит в большом светлом доме… и кормить тебя будут три раза в день.

– Ну, это уже совсем роскошество.

И ушла.

Осталось три девушки. И Эва с сиу, который все так же молчал, но опять дрожал мелко-мелко.

Девушки тоже молчали. Тишина эта была настолько невыносима, что хотелось кричать, громко, так, чтобы крик прорвался сквозь камень стен, чтобы сами эти стены рассыпались. И дом, такой большой, такой равнодушный, терпящий все вот это, тоже развалился.

И…

Холодные пальцы сдавили запястье.

– Злость надо прятать, – сказал сиу, приложив ладонь к своей впалой груди. – Мама говорила.

И этого хватило, чтобы пусть не успокоиться, Эва сомневалась, что вообще сможет вернуть спокойствие, но вот обрести контроль над собой – вполне.

Вот и пригодилось.

Леди контролирует себя в любых обстоятельствах. Правда, вряд ли маменька имела в виду такие вот обстоятельства.

– Спасибо. Ты хорошо говоришь. Я думала, что у сиу свой язык.

– Да. – Он чуть склонил голову. – Я рос среди людей. Мама – сиу.

– А она…

– Осталась. Далеко. Отец забрал. Сказал, мешаю. Ей. Работать. Привез. Продал.

– Сволочь. – Эва произнесла это искренне. – Извини.

– Я убью его, – спокойно произнес мальчишка. – Вырасту. Найду. И убью.

– Хороший план.

– Мешает. – Он сунул палец под тонкую полоску ошейника, которую Эва заметила только теперь. – Хозяин… сильный. Но и слабый.

– Как такое возможно?

Забрали еще двоих. Оставшаяся девушка демонстративно пересела на лавку и принялась пальцами расчесывать волосы. Волосы у нее были роскошные – густые и какого-то совершенно удивительного оттенка. Живое золото.

– Сильный. Маг. Слабый тут. – Сиу опять положил ладонь на грудь. – Пить. Много.

– Магам пить нельзя!

Сиу кивнул.

А девица продолжала чесать волосы. Она была красива. Куда красивее Эвы, и почему-то это задевало. Или нет?

– Играть. Дышать дурную траву. – Он все-таки волновался, этот мальчик с серой, будто пеплом припорошенной кожей, и поэтому сбивался.

И даже сказал пару слов на каком-то незнакомом, шипящем языке.

– Проиграть. Злиться. Сильно. Говорить, что я виноват.