От этой мысли похолодел затылок.

И во рту пересохло.

– Я уверен. – Дэн раздавил сигару в нефритовой чаше. – В конце концов, ключ управления дирижаблем есть лишь у Наставника да у меня. У меня взять проще. Так что возвращайтесь.

Салли все-таки очнулась. Я, признаться, задремала. Сидела-сидела, держала эту ненормальную за руку и ждала, когда очнется. Пару раз даже по щекам хлопала, но без особого результата. В конце концов все-таки придремала, а проснулась от шепота.

– Боже, боже, божечки мой… – Салли все так же сидела на кровати и обнимала себя. Она раскачивалась, а белый чепец упал на пол. Волосы ее рассыпались по плечам золотой волной, а из глаз потоками текли слезы. – Божечки мой, божечки…

– Чего опять? – Я широко зевнула и поскребла зудящую щеку.

Шторы я чуть приоткрыла, не в темени же сидеть. И свет, пробиваясь сквозь них, делал комнату серой. А главное, не понять, что там за окнами, рассвет, закат или еще чего.

– Божечки… – всхлипнула Салли, уставившись на меня огромными заплаканными глазищами. – Божечки…

– Да успокойся уже.

И что с ней делать-то?

– Я… я тебя помню! – сказала Салли, глядя на меня с суеверным ужасом. И что, спрашивается, я ей сделала?

– Рада за тебя.

– И себя помню. Как будто другой. Странно так. – Она взялась за виски. – Голова болит. Так болит голова… это все не я! Мама, мамочка…

– Тихо. – Я обняла ее. Не хватало, чтобы на эти вопли кто-то да прибежал. – Успокойся. Ты, наверное, просто заболела.

– Заболела? – тихо спросила она с надеждой. – И брежу?

– Конечно, бредишь.

И уже давно, но об этом я говорить не стала.

– И это все не по-настоящему?

– Что?

– Все. Учитель этот… жены… боже. – Она опять сжала голову.

– Боюсь, – я сглотнула, – это как раз по-настоящему.

Салли испуганно пискнула.

– Тихо. А теперь послушай. Он тебя зачаровал. Ты это понимаешь?

Она робко кивнула.

– Сейчас чары спали. Но если вдруг кто-то это поймет, что будет?

– Меня накажут, – прошептала Салли и побледнела. – Я не хочу, чтобы… чтобы он… мамочки…

– Успокойся! – рявкнула я, холодея. Если эта дурочка себя выдаст, то выдаст и меня. А значит, у Змееныша возникнут вопросы. И чую, задавать их мне будут не в милой удобной комнате. – Мы выберемся. Ясно? Ты и я.

Она кивнула.

– Но для этого нужно сделать так, чтобы никто ничего не понял.

– Не поймут. – Щека у нее дернулась.

– Думаешь?

– Знаю. – Она потерла виски. – Все как в тумане. Тогда… раньше… я помню. То есть почти все помню, но потом все как в тумане. Только и видишь, что его. И думаешь, что он сказал, на кого посмотрел и будет ли любить тебя. То есть меня.

Понятно. Любовь мозгов не добавляет. Зато теперь ясно, почему мой флакон не отобрали. Похоже, Молли и вправду о нем попросту забыла. А Змееныш не спросил.

Как спросить, когда не знаешь, о чем спрашивать.

Девицы же, меня раздевавшие, не обратили на этакую безделицу внимания. Какой флакон, когда речь о большой любви.

Меж тем слезы Салли унялись, сменившись сопением, все более сосредоточенным.

– Я… у меня жених был! – воскликнула она.

– Хорошо.

– А что с ним?

– Мне-то откуда знать? Выберешься, проверишь.

– Наверное, не стоит… он ведь… никто не поверит, что я не сама… никто…

– Надо сделать так, чтобы поверили. А для этого дыши глубже. Ты помнишь, что должна была делать, когда я очнусь?

Кивок.

– Что? – Этак я до утра ее допрашивать буду.

– Позвать старшую жену… да чтоб ее… – Она выразилась витиевато и от души. И тут же устыдилась. – Извини.

– Ничего. Что ж, тогда возьми и приведи себя в порядок. Старшую – это которая сиу?

– Д-да… – Она содрогнулась. – Она… я ее боюсь!

– Хочешь жениха увидеть?

Салли кивнула.

– Тогда делай, что говорят. Потом что?

– Помочь собраться. И проводить к… к… – Она побледнела.

– К Учителю?

Я мысленно пожелала этому уроду сдохнуть в мучениях. Салли опять кивнула.

– Зачем?

– За напутственным словом. Он… он всем говорит, что нужно делать.

– И тебе?

Снова кивок.

– И что ты делала?

– Я… я… – Она побледнела сильнее прежнего. – Я им… их… мне давали… один раз нужно было подлить что-то в бокал.

– Что?

– Н-не знаю… они дали. Перстень. Он поворачивается, и оттуда порошок.

– И кому, тоже не знаешь?

Она помотала головой.

– Чужак какой-то. Не отсюда. Он на всех еще смотрел так, сверху вниз, будто мы… дерьмо. И я еще подумала, что хорошо будет, если он помрет. Он ведь не умер?!

– Конечно, нет, – бодро соврала я. Ну или почти соврала. Может, действительно не умер, может, только собирается. – Колечко тебе сиу дала?

– Да. Она все делает.

Салли поднялась.

– Ты… ты не скажешь им? – спросила она, и в глазах появилось что-то такое.

– Не скажу. Кого из девочек ты знаешь? Знала. Раньше. До того, как тут оказалась?

Салли задумалась.

– Мередит. Патрисию. Пруденс. Пруденс стервой была, но теперь… – На глаза ее опять навернулись слезы.

– Так. – Я сжала ее руку.

– Хоть стерва, а все равно не заслужила, чтобы вот так…

– Как?

– Ее Учитель избрал не так давно. Она понесла. А потом… потом… она выкинула дитя. И умерла.

М-да, что-то совсем нехорошая перспектива вырисовывается.

И что делать?

Дело в крови, так… но хватит ли крови на всех? И… и кажется, я знаю, кому задать вопрос. Надеюсь, что сработает. Если нет, будет нехорошо.

Очень нехорошо.

Глава 26

Про пользу терпения и особенности родословной

Сиу поселили в полуподвальных покоях. Не знаю, что тут прежде было, но явно не жилые комнаты. Узкие окошки под потолком почти не пропускали света, да и круглые фонари скорее плодили тени, чем разгоняли тьму.

Стены темные, облупленные. Ни тебе обоев, ни шпалер. На полу – медвежья шкура. Вместо кровати – снова шкуры, сваленные грудой. И единственное, что бросалось в глаза, – длинный стол, вытянувшийся вдоль дальней стены. Над столом поднимались полки, сплошь заставленные всякою всячиной. Тут и банки круглые, квадратные, высокие и широкие, приземистые и вытянутые, выдутые причудливо. Травы. Кости. Какие-то камни. Корзинки и корзиночки, даже шляпная коробка.

Сиу сидела на шкурах, скрестив ноги и слегка покачиваясь. Алое платье ее валялось на полу, там же обнаружился и чепец, и ворох юбок, такой неестественно белый в этой темноте.

– Оставь нас, – сказала сиу и нехотя выдавила: – Сестра.

Салли упрашивать не пришлось, она мышью выскользнула за дверь. А на меня уставились яркие зеленые глаза.

– Подойди. – Это был приказ.

А я что? Я подошла.

И главное, дальше-то как? Платок, измазанный кровью, у меня на руке. И…

– Ты ранена? – Ноздри сиу дрогнули. – Или у тебя женские дни начались?

– Поцарапалась, – сказала я, стараясь глядеть исключительно под ноги. – А кровь все идет.

Царапалась я старательно, чтобы не затянулась царапина за пару минут.

– Покажи. – Сиу легким движением поднялась навстречу. И ведь голая, а воспринимается это как-то… иначе чем у людей, что ли?

Я протянула руку, перехваченную платком. Его дала Салли, она же и перевязывала, кривясь от вида крови. Сиу оттянула платок и склонилась над раной.

Она смотрела.

А я думала. Вот… как ее напоить кровью? Схватить? Она пусть и истощенная, но сиу. Сильнее меня. А если вывернется? Если…

Тонкий язык скользнул по ране.

И я выдохнула.

– Твоя кровь… такая сладкая, – задумчиво произнесла сиу. – Как вода из нашего ручья…

Ее глаза затуманились, а в следующее мгновенье она рухнула на пол. Блин, надо как-то приноровиться, что ли? Чтобы хватать их. Я села рядом, раздумывая, как долго она проваляется. Время-то к вечеру, а мне еще напутствие получать. И вообще, на бал собираться. Или это не совсем бал? Один хрен, собираться.